Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Гринька болел почти до самых летних каникул. Врач изредка приходил к ним на квартиру, объяснял маме — Гринька это сам слышал, — что у мальчишки немножко подгуляли нервы и ему нужен свежий воздух, питание и развлечение.
Все складывалось великолепно. Гринька даже готовился к тому, чтобы в удобный момент попросить у матери денег на птиц.
Но перед самыми летними каникулами мама придумала неожиданное дело. Рассчитывая укрепить здоровье сына на чистом воздухе, а заодно оторвать его от «пагубного влияния улицы», она попросила у фабричного начальства выделить ей место под огород.
Участок земли Журиным нарезали далеко за городом, километрах в пяти от крайних домов, на берегу мелкой и звонкой речушки Вторая Ельцовка. Рядом с участком находился пустой дом, принадлежавший казне, и власти разрешили маме пользоваться им в теплую пору.
И вот мама взяла отпуск на фабрике, знакомый извозчик подогнал свой фаэтон прямо к крыльцу, и мама вместе с Гринькой уложила в пролетку самое нужное для житья за городом.
Лошадки бежали частой рысцой, извозчик вкусно почмокивал на них губами, и булыжник мостовой пощелкивал под колесами фаэтона.
Сразу за городом пошел немного выцветший и не очень красивый смешанный лес, низкорослый и слабый, будто он по самое горло наглотался фабричного и заводского дыма окраин.
Но у одинокого дома, где находился огород, воздух был совершенно чист, прозрачен, пах малиной и медом.
За огородом таинственной, сине-черной сплошной стеной стоял глухой хвойный лес. Он влетал в открытые окна дома птичьим перезвоном и цвиньканьем, горьковатой одурью хвои, и снова — чистым благоуханьем ягод.
Неподалеку, в деревеньке, как и во всякой деревеньке, копошились, скакали на палочках, играли в казаки-разбойники не очень-то хорошо одетые, обветренные, пропыленные, каленные солнцем мальчишки.
Уже на другой день после того, как Гринька с мамой устроились в домике, к заборчику осторожненько приблизились двое, совсем похожих друг на друга, мальчишек. Гриньке показалось, будто оба они вытесаны из одного березового полешка: русые припыленные волосы, веснушки на курносых носах, ситцевые блеклые рубахи. У одного, видать, старшего, рубаха, пожалуй, была потемней, да и заплат на ней пестрело больше.
Они с интересом глядели на Гриньку и о чем-то редко шептались, едва кивая в его сторону.
Гринька подошел к ограде, спросил:
— Дружить будем?
— Отчего ж не дружить, — ответил мальчишка в сильно залатанной рубахе. — Дружить — это хорошо.
Говоря, он настороженно поглядывал на городского, будто примеривал его силу на случай стычки или какого неприятного разговора.
Это оказались братья Васька и Артемий Щукины, сыновья промыслового охотника Дементия Щукина, по деревенской кличке — Демки-дьякона.
Старый Щукин, которого в тот же день увидел Гринька, и в самом деле походил на дьякона. Он носил длинную путаную гриву волос, какой-то странный, весь просаленный, костюм, похожий сразу и на извозчичий армяк и на церковную рясу. Бас у Щукина был прямо трубный.
Как скоро выяснилось, в словах Демка-дьякон сильно напирал на «о», а в жизни любил без памяти только две вещи: водку и лес.
Оттого, как заключил Гринька, несуразный и все-таки занятный этот человечище совсем никакого внимания не обращал на семью и предоставлял ей возможность кормиться и жить, как бог на душу положит.
Васька с Темкой все нешкольное время пропадали в лесу, брали там лучшие грибы — белые; грузди, сухие и мокрые; ловили в Ельцовке мелкую рыбешку; красили рты разной лесной ягодой.
Мать Гриньки обрадовалась мальчишкам.
— Вася и Тема, — сказала она, подозвав их, — вы дружи́те с Гришей, ходи́те с ним в лес. Он болел, и теперь ему надо укрепить здоровье.
— Это ладно, — окая, как и отец, согласился старший из братьев Васька и удивленно почесал ногой ногу: он не знал, как это можно болеть, когда тебе только десять лет.
В тот же день приятели отправились в деревню.
В совсем спутанной, взъерошенной какой-то избе Щукиных пахло не то кислым, не то сладким — может, от квашни, пускавшей пузыри на печке, а может, от громадного нагольного полушубка, брошенного на полати. Всюду: под ногами, на лавках, на подоконниках — валялись обрывки неведомых старых книжек, из которых Щукин, вероятно, делал пыжи. На полу зеленели стреляные металлические гильзы. Горбатились на шесте рыболовные сети с присохшими травинками и грязью болот. Тявкали, скулили и барахтались под кроватями и столом маленькие криволапые разномастные щенки.
Сам хозяин дома сидел у грубого стола ручной работы, наливал себе в кружку белого вина и сильно хрустел огурцом.
Его жена, мать Васьки и Темки, металась от печки к люльке, привешенной за веревку прямо к потолку, бегала то в сени, то на огород. Она глядела на мужа сразу и злыми и беспомощными глазами, но молчала. По опыту, видно, знала, что разговоры и ругань никакого толку не дадут.
Увидев гостя, робко вошедшего в избу, громадный Щукин подмигнул Гриньке и ухмыльнулся:
— А ну, иди сюда, ваша светлость. Я на тебя погляжу.
Васька и Темка сразу стали по бокам своего нового товарища и угрюмо засопели.
— Я не ваша светлость, — растерянно сказал Гринька. — У меня Журин фамилия.
— Не ври! — расхохотался Щукин. — Я доподлинно знаю: ты сын Кольки второго, бывшего российского самодержца.
Гринька уже хотел зареветь от обиды, но старый Щукин снова весело подмигнул ему:
— Ты не сердись, парнище. Это я так, спьяна, значит.
Он пил водку и все время говорил. Как все нетрезвые люди, перескакивал в разговоре с пятого на десятое, и Гриньке трудно было следить за его словами.
Выяснив у гостя, что его отец воевал за Советскую власть, Щукин внезапно полез за икону и вытащил оттуда что-то завязанное в платочек. Развязал узелки и показал Гриньке фотографию:
— Вот смотри, я тоже против Колчака маленько дрался.
С фотографии смотрело молодое и очень озорное, под чубом, лицо Дементия Щукина. Отец Васьки и Темки сидел на пузатой и лохматой сибирской лошадке, и правая рука его покоилась на эфесе наполовину вытащенной из ножен шашки.
— Видал? — спросил Щукин. — Тоже в Красной Армии пороху нанюхался. Только зря, видно.
— Это почему же зря? — обиделся Гринька за Советскую власть и Красную Армию. — Вы кулак, что ли?
— Хо, кулак! — расхохотался Щукин. — Вон она, моя скотина!
И он ткнул громадным, как сук, пальцем в щенят, облепивших его сапоги.
— Так почему же зря? — не желал отступать Гринька.
— А потому что я как думал?.. — похохатывая, сказал Щукин. — А вот как я думал: победим беляка — и тогда все мое. Я, значит, буду винишко попивать, а буржуй пусть на меня работает. Пусть он, сукин сын, мне жратву и белое на печку тащит.
